То, что сейчас происходит со мной, весьма символично. Моя мысль уже устремляется вперед, пытаясь угадать промысел судьбы, устроившей все так, а не иначе: что именно я плыву сейчас на корабле туда, где меня ждет фактически неисчерпаемый источник нового знания, даже отрывочная информация о котором уже сейчас будоражит мне разум, переворачивая мои убеждения с ног на голову. Если же посмотреть с более приземленной точки зрения – то в этом есть для меня и что-то личное. Ведь я родился в России. Я увидел свет в небольшом селе под Смоленском, в двадцатом году, в голодное и безумное время гражданской войны. Тогда жить там представителям моего народа было крайне опасно. Некоторые из нас могли в то время сделать себе невероятную карьеру, одним рывком вырвавшись «из грязи в князи», а других расстреливали у сарая без всякой судебной процедуры. А иногда первое совмещалось со вторым. Карьера, богатство и влияние – а потом арест ЧК и расстрел по приговору так называемого ревтрибунала. Никто не был в безопасности, даже простой мельник, как мой отец… тем более что, владея мельницей, он в представлении ортодоксальных большевиков являлся настоящим капиталистом. Расстрелять попавшего под руку капиталиста тогда считал своей прямой обязанностью каждый истинный революционер. И неважно, что большая их часть была из одного с нами народа. От множества пролитой ими крови эти люди обезумели, уподобившись бешеным волкам, и им было абсолютно безразлично, кого и за что убивать. И я совсем не удивился, когда узнал, что во второй половине тридцатых годов Сталин перестрелял всех этих деятелей, избавляя Советскую Россию от мертвого балласта…

Итак, мои родители бежали с территории Советской России в Америку. Отец любил шутить, что меня, трехлетнего мальчишку, они вывезли с собой в чемодане. Правда, до восьми лет я считал это правдой и часто воображал, как это было; а когда понял, что такого не было, то испытал некоторое разочарование, потому что жаль было расставаться с мыслью о том, что у меня в таком раннем детстве уже было удивительное приключение… Впрочем, тот момент как раз и дал толчок к тому, чтобы я начал фантазировать.

Несмотря на то, что я родился в России, я совершенно не знал русского языка – в нашем доме говорили только на идише и на английском. И теперь, коротая дни до прибытия на русскую эскадру, я стараюсь хоть как-то восполнить этот пробел – ведь вокруг меня полно первосортных носителей русского языка, а многие из летчиков палубной авиагруппы к тому же неплохо говорят по-английски. Русский дается мне на удивление легко. Такое чувство, будто я не изучаю язык, а вспоминаю. Что ж, вполне возможно, что это так и есть – отец говорил, что болтать я начал рано и к тому же был довольно общительным ребенком. Однако, хоть изучение русского языка представляет для меня большой интерес, больше времени я уделяю размышлениям. Еще никогда я не делал так много записей в своем блокноте, как в эти дни. Было необходимо упорядочить свои мысли и многое переосмыслить. Меня, вероятно, считали на корабле чудаком, но очень часто я, замолчав во время разговора, доставал блокнот и принимался писать. Впрочем, русские обладали достаточным добродушием – они просто хмыкали и ждали, когда я, изложив на бумагу свои соображения, вернусь к беседе.

Собственно, подобное поведение было мне несвойственно. Просто сейчас во мне происходила ломка укоренившихся идей – точнее, продолжалась, а началась она гораздо раньше. Дело в том, что я всегда был поборником научного скептицизма. Эта система взглядов не допускала ничего иррационального и все события в ней могли быть рационально объяснены на основании предшествующего человеческого опыта. Логика и факты, факты и логика – ничто другое не может быть использовано в рациональной системе координат. Любая гипотеза должна быть подтверждена экспериментом; и все эксперименты, поставленные в одинаковых условиях, должны иметь одинаковый результат. Дважды два всегда четыре, а не «около пяти», и то в хорошую погоду. Некоторые назовут таких как я занудами, но думаю, что это и есть настоящий научный подход.

Все началось с того, что, сначала в виде сплетен и слухов, а потом и с полной серьезностью, на государственном уровне – прошла новость о неких «пришельцах» извне. И на этот раз это были не какие-нибудь спрутообразные марсиане, а… люди. Люди, прибывшие из будущего, из начала третьего тысячелетия… Правильно – первым моим побуждением было захихикать язвительным еврейским смешком. Типа: «не делайте мне щекотно, не вешайте на уши лапшу». Я, хоть и был знаком с теорией Эйнштейна, все же не допускал путешествий во времени. Я всегда был глубоко убежден, что человеку не дано его покорить и преодолеть. Сделать это – означало бы нарушить все законы Мироздания. Это мое убеждение было твердым и незыблемым, как земля под ногами. Конечно, в каком-нибудь фантастическом романе данный постулат можно было допустить и даже обосновать; но ведь в своих фантазиях ты сам Бог, это ты создаешь мир и пишешь его законы… Твой мир логичен и последователен, в нем все объяснимо и обоснованно – такова главная особенность научной фантастики.

Но когда в реальности происходит нечто до сей поры невиданное, нечто неожиданное и совершенно невозможное – то тут только два варианта: или это грандиозная мистификация, или… сумасшествие. Третьего не дано. Естественно, люди, подобные мне, склонялись к первому объяснению. Также и я до последнего не верил в то, что было у всех на устах: к русским прибыла целая военная эскадра из будущего, чтобы помочь им выиграть войну… Мы были убеждены, что на самом деле это какая-то грандиозная провокация Сталина (или, как его еще называют, дядюшки Джо).

Но, в конце концов, мне пришлось признать, что все это правда – доказательства были неоспоримы. «Провокация» не способна сразу и бесповоротно переломить ход боевых действий на просторах России и из эйфории побед разом ввергнуть нечестивый нацистский режим в пучину отчаяния. Мои старшие приятели Хайнлайн и де Камп, специализировавшиеся не в химии, в отличие от меня, а в физико-математических науках, провели со мной несколько бесед, чтобы направить мои мысли на истинный путь. Как оказалось, последние полгода наша лаборатория работала только над тем, чтобы приспособить полученные от пришельцев сведения к нуждам современного производства. Именно этими знаниями и были оплачены и авианосцы, на которых мы находились, и сопровождающие их эсминцы, а также начинка транспортов в нашем конвое, которая при других условиях едва ли попала бы в руки русских. Секреты менялись на секреты, а по документам это проходило как обратный ленд-лиз…

– Понимаешь, дружище Айзек, – дымя своей трубкой, сказал мне Лайон, – скорее всего, в данном случае вообще не идет речь о путешествии во времени как о таковом. Если взять за основу постулат о том там, что в эн-мерном неевклидовом пространстве существует больше чем один движущийся по шкале времени трехмерный континуум, подобный нашему миру, то возникает гипотеза, что два таких мира-континуума, находящиеся на разных временных уровнях, взяли и почему-то обменялись между собой массами. От них к нам – русская боевая эскадра, от нас к ним – эквивалентный объем воды. Иначе у меня концы с концами не сходятся. Точнее можно будет сказать тогда, когда наша наука поднимется до такого уровня, что сможет провести эксперимент, установив связь с одним из соседних миров. Но это не в нашем столетии и даже не в нашем тысячелетии…